Почти час спустя, охваченный благоговением Кинес стоял на коленях под высившейся на много метров вверх массой мертвого древнего червя. Кожа его была, словно чешуей, покрыта жесткими грубыми выростами, шершавыми на ощупь. Но между сегментами, которые были разорваны взрывом, виднелась нежная розовая кожа. Разинутая пасть зверя напоминала вход в шахту, края которого были усеяны кристаллическими зубами-кинжалами.

– Это самый страшный зверь на этой никудышной планете, – ликовал Раббан. – И я убил его!

Солдаты с любопытством пялились на червя, но никто не рискнул подойти к нему ближе нескольких метров. Кинес не мог понять, каким образом племянник барона собирается везти свой охотничий трофей.

Планетолог обернулся и увидел, что к ним незаметно подошел выбившийся из сил Текар. Глаза его светились каким-то новым, серебристым светом. Может быть, близость смерти и Шаи-Хулуда за какие-то считанные минуты перевернули его мировоззрение? Может быть, он стал другим человеком, видя, как его божество было разнесено на куски взрывчаткой племянника барона Харконнена?

– Шаи-Хулуд, – прошептал проводник. Он обернулся к Кинесу, словно почувствовав в нем родственную душу. – Это очень древний червь. Один из самых древних.

Кинес выступил вперед, рассматривая покрытую твердыми наростами кожу и раздумывая, каким образом лучше приступить к препарированию трупа. Не станет же Раббан возражать против научного исследования? Если понадобится, Кинес сошлется на задание императора, чтобы заставить Раббана с пониманием отнестись к делу Кинеса.

Но когда Пардот приблизился к туше, то вдруг заметил, что кожа червя начала светиться, колебаться и перемещаться. Червь был, вне всякого сомнения, мертв – нервы его погибли, он перестал даже дергаться, но наружные слои кожи дрожали, и было такое впечатление, что они плавятся.

Пока Кинес, полный непередаваемого удивления, разглядывал червя, последний стал распадаться на миллионы прозрачных телец, которые, словно чешуйки, опадали с червя на песок и стремительно исчезали в его глубине.

– Что происходит? – закричал Раббан; лицо его побагровело от гнева. На его глазах червь неотвратимо испарялся. Кожа отшелушивалась, превращалась в прозрачные сверкающие капли, похожие на амеб, и они погружались в песок, словно капельки расплавленного олова. Древнее чудовище погружалось в свою родную пустыню.

В конце концов от огромного животного на поверхности земли остались только скелет, хрящевые ребра и мелочно-белые зубы. Но даже и это медленно погружалось в желатиновую массу, пропитавшую песок на многометровую глубину.

Воинство Харконнена отступило на безопасное расстояние.

Кинесу казалось, что он видит, как распад живой материи, который по законам биологии должен продолжаться несколько тысячелетий, произошел в течение нескольких секунд. Ускоренная энтропия. Голодная пустыня, казалось, желала поглотить свидетельство гибели червя до последнего кусочка, для того чтобы скрыть тот факт, что человеку удалось нанести поражение пустынному чудовищу.

Кинес наблюдал за исчезновением червя в изумлении и растерянности, не испытывая ни малейшего недовольства тем, что ему не удастся сегодня анатомировать образчик величественного животного, жизненный цикл которого был настоящей загадкой.

Надо так много узнать об этом загадочном Арракисе…

Раббан кипел от ярости, которую даже не пытался скрыть. Мышцы его шеи вздулись, словно стальные тросы.

– Мой трофей!

Он повернулся, сжал кулаки и ударил Текара в лицо, опрокинув проводника в песок. Был момент, когда Кинесу показалось, что Раббан действительно сейчас убьет несчастного сына пустыни, но племянник барона Харконнена предпочел теперь обратить свой гнев на остатки червя, которые продолжали растворяться в песке.

Глядя на останки Шаи-Хулуда, Раббан принялся выкрикивать проклятия и гнусные ругательства. Потом Кинес заметил, что в холодных, исполненных угрозы глазах Раббана появилось осмысленное выражение.

Загорелое лицо покрылось румянцем.

– Когда я вернусь на Гьеди Первую, то поохочусь на что-нибудь более подходящее.

Потом, словно забыв о черве, Раббан отвернулся от скелета владыки пустыни и зашагал прочь.

***

Наблюдай за выжившими и учись у них.

Учение Бене Гессерит

Говорят, что Империя состоит из миллиона разнообразных миров. Это миллион планет. Трудно вообразить себе такое множество. Но из всего этого сонма миров Дункан Айдахо за свои восемь лет успел побывать только на одной – на Гьеди Первой. Это был пропитанный нефтью мир; планета, застроенная заводами, оплетенная трубопроводами, закованная в металлоконструкции и пропахшая дымом. Харконнены считали, что именно таким должно быть их родовое гнездо. В таком мире рос Дункан Айдахо все восемь лет своей пока еще короткой жизни.

Но сегодня даже покрытые копотью деревья аллей квартала, где родился и вырос Айдахо, показались бы мальчику спасительной гаванью. После многих месяцев, проведенных в заточении вместе с остатками семьи, ребенок уже не надеялся когда-либо вырваться из этого города всеобщего порабощения, из Баронии. Но если это удастся, то не исключено, что ему удастся и встретить свое девятилетие, ждать которого осталось уже не долго. Он провел рукой по мокрым от пота густым черным курчавым волосам.

Айдахо отер пот, не переставая бежать. Охотники настигали его.

Дункан уже вырвался за пределы города-тюрьмы, но и преследователи не отставали. Он нырнул в тесный туннель, чувствуя себя таким же беспомощным, как тот маленький колючий зверек, которого мать разрешила ему завести, когда Дункану исполнилось пять лет. Спустившись вниз, он продолжал бежать мимо тесных помещений, смрадных отдушин вентиляционных шахт и горячих силовых трубопроводов. Ни один взрослый, а тем более солдат в полном вооружении, не смог бы протиснуться сюда. Отталкиваясь локтями от металлических стен, Дункан полз по лабиринту, не известному ни одной живой душе.

Мальчик дал себе клятву, что Харконнены никогда не поймают его, во всяком случае, не сегодня. Он ненавидел их бесчеловечные игры и навсегда отказался быть чьей-то рабочей скотиной или жертвой. Айдахо прокладывал себе путь, повинуясь запахам и своему инстинкту. В нос ударила струя спертого воздуха, отметив направление циркуляции воздуха в вентиляционных шахтах.

До ушей Дункана доносился шум, топот ног и шорох: это бежали другие заключенные дети, бежали столь же отчаянно. Наверно, это даже были его товарищи по рабочей команде. Но Айдахо бежал один. По опыту предыдущих неудач он знал, что нельзя связываться с людьми, чей первобытный инстинкт хуже, чем его собственный.

Он поклялся, что на этот раз уйдет от преследователей, но внутренний голос подсказывал, что он никогда не освободится от них навсегда. Поисковые команды рыщут по всей планете, и они наверняка снова поймают его и подвергнут наказанию. Они сами называют это "тренировкой?. Айдахо не знал, для чего предназначена такая ?тренировка?.

Правый бок все еще противно ныл после последней тренировки. Когда мучители изловили его в тот раз, то бросили его, раненного, в машину для плетения кожи, а потом подержали в ванне для восстановления аккумуляторных ячеек. Ребра после этого все еще болели, правда, в последнее время мальчик чувствовал себя намного лучше.

В мягкие ткани правого плеча был имплантирован-радиомаяк, поэтому окончательно скрыться от поисковых команд было даже теоретически невозможно. Да и вообще бежать из Баронии, этой метрополии Харконненов, было немыслимо. Метрополия представляла собой мегалитический монолит высотой 900 этажей и длиной 45 километров. Из подвалов и подземных коммуникаций не было выходов за пределы города. В Баронии можно найти массу потайных мест, но обрести настоящую свободу невозможно.

У Харконненов было множество заключенных и множество садистских способов заставить их играть в свои игры. Если Дункан на этот раз сможет на достаточно долгий срок спрятаться от своих преследователей и они не смогут его найти сами, то Дункану и его семье будет позволено вернуться к их прежней жизни. Такое обещание было дано всем детям, за которыми сейчас охотились. Жертвам нужно было дать цель, приз, ради которого можно было сражаться.